Русские – не славяне? - Александр Пересвет

А что собою представляли, собственно, венеты?

Тут можно только реконструировать, так как археологии по себе они фактически не оставили. Лес, что тут оставишь. А за четыреста лет жизни здесь они именно к лесу приспособились.

Например.

Нет нужды в долговременном доме. Все равно расчищенная от леса и удобренная его же золою земля хорошо родит не долее трех-пяти сезонов. А дальше отправляйся на новую раскорчевку и золение. Так лет за тридцать вокруг хуторка зона в буквальном смысле выжженного пространства остается. И надо сниматься всем родом-селением и на новое место перекочевывать.

Кстати, интересны в этой связи исследования, проведенные на Украине. На другом, правда, материале, на пеньковском, но принципиальной разницы с тем, что я тут описываю, нет:

Тщательное изучение стратиграфии ранних славянских землянок, построенных на Украине, показывает, что они существовали недолго. Д. Т. Березовец установил, что землянки могли простоять не более пятнадцати-двадцати лет, а каждые шесть-семь лет им был необходим капитальный ремонт. В каждом жилище могли разместиться семьи не более чем из шести или семи человек, как только число жильцов увеличивалось, приходилось строить новое жилище. [102]

Жилище на шесть-семь лет. А значит, что? Никакого фундамента. И долго, и дорого, и камня нет. Проще квадрат в земле вырезать, стены из бревен в него вставить, пол укрыть тесом да и жить в этой полуземлянке. Сверху соломой или дерном прикрыл — хорошо! Печку поставил — тоже недолговременную — каменки достаточно, почти что в виде очага.

Еще раз повторим вопрос: а значит, что? И повторим ответ: никакого фундамента. Ни в доме, ни в душе, ни в обществе. Нет долговременной собственности. Нет своей родины. Кстати, именно поэтому, как мы постоянно будем убеждаться, эти лесные жители станут снова и снова упорно возвращаться туда, где у них родина есть, но — сакральная. Где они были скифами-пахарями и им с неба упал золотой плуг.

Ничего не жалко, кроме нескольких орудий, необходимых для труда, но дорогих в силу технологии изготовления. Никого не жалко, ибо кроме нескольких своих, родных, прочие просто не нужны, поскольку расчистить гектар леса своими силами вполне возможно, а вот кормиться с него всяким посторонним совершенно незачем.

Ничего долговременного, ничего родного. Земля дарит лишь за счет ее опустошения, а не векового ласкового возделывания. А потому норма твоего потребления находится в прямой зависимости от нормы ее эксплуатации. И всего остального, следовательно, тоже.

Укреплений не строится. Зачем? Даже солдату тут взять нечего, кроме разве что корчажки глиняной. Да и той грубо лепленной. От зверя тын ухоронит. А одиночка какой сам не придет. Плохо тут к пришельцам относятся. Боятся их. А потому сразу убивают. Дабы худого не случилось.

Торговать нечем. Чтобы что-то купить, надо что-то продать. А для этого нужно сперва прибавочный продукт произвести. А что ты тут произведешь, когда на сотке полпуда зерна посеешь, а пуд по осени снимешь? Так что если железный топорик имеется — это хорошо, это богатство…

Нет собственности — слабые общественные связи. Ибо общество — это закон, а в дебрях закона нет. Все, что нужно от соседей — чтобы у них были мальчишки, готовые взять замуж девок из твоего рода. И, соответственно, девчонки, ибо и твой род должен прирастать детьми. Соседи располагаются не так чтобы близко — километрах в пяти-шести. Но и недалеко, так что несколько селений находятся в постоянном контакте, образуя «вервь», противопоставляя ее уже совсем дальним соседям из других вервей. Хотя признавая и за ними некую общность — один язык.

Воевать тут тоже не с кем. Разве что набредешь на такое же унылое селеньице. Но что там взять? А потому молодежь из нескольких селений сбивается в ватажки и ходит «щупать» чужих. Совсем дальних. Или совсем чужих, не своего языка. Подчас хорошо получается.

Через некоторое время этот опыт организации полупрофессиональных дружин из ищущей добычи, но базирующейся на собственные роды молодежи будет весьма продуктивно использован славянами…

Кстати, этот тип общины можно видеть и сегодня:

Опираясь на собственные материалы, собранные в Герцеговине и Черногории, Отто Шредер описал протоиндоевропейскую структуру родовой семьи.

Основной единицей этой структуры является задруга. В горных районах, где основным занятием было выращивание скота, ее размеры были невелики. Задруга возникла на основе рода — экзогамного клана, члены которого были связаны прямым кровным родством. Более крупное объединение было необходимо для совместного владения скотом, лесами и пастбищами, а также для их защиты от захвата.

Задруги, в свою очередь, объединялись в племена. Каждое племя занимало определенную территорию — жупу и возглавлялось жупаном или старшиной (старейшиной). За ним сохранялась личная власть, но все принципиальные вопросы решались на совете старейшин. [102]

При этом попытки связать венедов со славянами, «сделать» их славянами К. Егоров остроумно и бесспорно опровергает.

И тем не менее какая-то связь тут есть, раз у соседних со славянами народов существует традиция такой связи. Раз в сознании этих народов венеды каким-то образом «превращались» в славян.

Каким?

Для прояснения этого вопроса вернемся ненадолго к нашим днепровским бастарнам. Которых… уже нет!

«Днепровская» зарубинецкая культура закончилась максимум во II веке н. э. И довольно драматически. И связано это все с теми же сарматами. Которые, конечно, не собирались менять свой образ жизни из-за того, что скифов-пахарей сменили некие пришельцы. Как повадились налетать на земледельцев ранее и брать с них добычу, так и не прекращали позднее.

Иное дело, что постепенно усилились сарматы! И от тактики набегов перешли к тотальному уничтожению лесостепного населения:

Около середины I в. н. э., где-то в интервале 40–70 х гг., прекращаются захоронения на всех крупнейших могильниках этой культуры — Зарубинецком, Корчеватовском, Велемичи I и II, Отвержичи, Могиляны, Чаплин и пр. Полесье полностью запустевает, а в Среднем Поднепровье сохранившееся население меняет места обитания, спустившись с открытых холмов в болотистые и заросшие кустарниками поймы, труднодоступные для конников. [381]

Вина сарматов в этих разрушениях несомненна:

Южные пограничные крепости-городища носителей этой культуры в районе Канева погибают в пожарах, в слоях разрушений найдены характерные сарматские стрелы. На территориях, занятых прежде зарубинецкой культурой в Среднем Поднепровье, появляются сарматские могильники и курганы, достигающие почти что широты Киева.

Из этого следует, что от грабежа сарматы перешли к завоеванию.

Любопытно, что при этом от набега сарматов не пострадали нижнеднепровские скифские городища. Зато вокруг них плотным кольцом появляются сарматские погребения, а сами населенные пункты хорошо укрепляются. Значит, это захват, это уже сарматские города.

В результате в междуречье Днепра и Прута после 49 года возникло сарматское государство. Как говорят нумизматические и эпиграфические источники, возглавил его царь Фарзой. Серьезное, видимо, государство образовалось, коли даже собственную валюту выпускать начало! И прошу отметить: чеканил Фарзой свои монеты в Ольвии. То есть царство его оказалось в зоне притяжения эллинистических центров Северного Причерноморья, отчего сразу приобрело значение. Похожую историю впоследствии пережили готы со своим государством.

Но к этой теме мы перейдем чуть позже. А пока отметим, что «зарубинцам» нашим деваться было некуда. Их товарное производство должно было оставаться ориентированным на эллиннские города, а значит, любое базирующееся на них степное государство неизбежно обязано было заинтересоваться собственным контролем над поставками.

Бастарны же — точнее, уже местные их потомки, не будем путать с теми, кто поселился возле римского лимеса, — видимо, имели серьезные возражения по этому поводу. Потому к взаимоприемлемому компромиссу с сарматами не пришли. А посему вынуждены были эмигрировать, повторив путь, что проделало «скифо-пахарское» население после вторжения еще тех, «старых» бастарнов.

Кстати, тут есть смысл еще раз припомнить, куда уходила от скифов часть киммерийцев. В одних и тех же природных и военных условиях и реакция — одна и та же.

Так что часть зарубинецкого населения пожелала вернуться на историческую родину. Но не дошла. Там сидели какие-то пшеворцы. И, вероятно, это они вместе с носителями пшеворской культуры образовала постзарубинецкую зубрецкую группу на Волыни.

Часть разбежалась дальше по лесостепи. Этих людей связывают с постзарубинецкой группой Рахны на Южном Буге, а также похожими памятниками под Воронежем и на Хопре.